Людмиле — в
зависимости от ее настроения — можно дать и
тридцать лет, и сорок. Она из тех брюнеток с
резкими чертами лица, которые способны творить
чудеса со своей внешностью: захотят — глаз не
оторвешь, не захотят — без слез не взглянешь.
Категоричная, уверенная в себе, всегда спокойная
и собранная. И вдруг — искаженное горем лицо,
голос, то и дело прерываемый рыданиями,
совершенно безжизненные глаза. Другая,
совершенно не знакомая мне женщина...
— Нет, — покачала она головой на мой немой
вопрос, — я здорова, дети тоже в порядке. Просто
мне не хочется жить.
Проще, конечно, не придумаешь. Жила-была
женщина, пребывала в относительно стабильном
браке, родила двоих детей. Муж, правда, из тех, кто
любит заглядывать в рюмочку, так кто из
современных мужчин этого не любит? Ну,
зарабатывать мог бы побольше, так Людмила и сама
вполне может прокормить и себя, и детей:
музыкантша, что называется, от Бога, она и в школе
работает на полторы, а то и на две ставки, и
частными уроками не пренебрегает, и
аккомпанировать на концертах не отказывается.
Новую квартиру успели получить до того, как
страна закувыркалась в финансово-банковском
кризисе. Суррогат дачи — дом в деревне — имелся.
В общем, все, как у всех, а по сравнению с
некоторыми — так и получше. И вот, здрасьте: ей
просто не хочется жить.
А ведь еще совсем недавно Людмила не ходила —
летала с блестящими счастливыми глазами,
успевала не только работать и вести дом, но еще и
бывать на концертах, выставках, просто в гостях.
Выглядела лет на двадцать пять, не больше. А
главное, по секрету призналась как-то, она
влюблена. Нет, не влюблена — любит. И это взаимно,
и через какое-то время они соединятся навсегда.
Потому что Саша...
Саша, как легко догадаться, был любимым
человеком. Правда, женатым, но этот недостаток он
собирался исправить в самом ближайшем будущем.
Его собственному сыну уже исполнилось
восемнадцать, отношения с женой — хуже некуда,
она его и за человека-то не считала, чуть ли не
полы им мыла и вообще третировала, как могла. В
результате Саша, естественно, пил и губил талант
скрипача. Пока не встретил Людмилу. После чего,
как она говорила, резко изменился к лучшему,
увидел смысл и цель в собственной жизни, нашел
общий язык с детьми Людмилы, а ее носил на руках в
прямом и переносном смысле слова. Что могло
произойти теперь между ними — оставалось только
догадываться.
— Да ничего хорошего, — всхлипывала Люда, сидя
у меня на кухне и нервно прикуривая одну сигарету
от другой. — Просто он сказал мне, что мы больше
не будем встречаться. Что он не может оставить
жену, с которой прожил двадцать лет: сын его не
поймет. И вообще, его мама категорически против
того, чтобы он связывался со мной...
Ну, это понятно. Сорокапятилетний мужик,
естественно, не может самостоятельно решать свою
судьбу и строить собственную жизнь, если мама
этого не одобряет. А говорят, дети пошли
непочтительные. Правда, лично мне не доводилось
видеть мужчину (настоящего, разумеется), который,
встав на ноги и бросив соску, продолжал бы во всем
беспрекословно слушаться маменьку. Конечно,
бывают исключения...
— Он заставил меня развестись с мужем. Он такой
волевой, знаешь, если он что-то решил, то ни за что
не уступит. Чуть ли не силком повел меня в суд,
чтобы я подала заявление. У меня самой смелости
бы не хватило, хотя я и понимала, что в моей
семейной жизни не все нормально, надо многое
менять, чтобы быть с Сашей... И потом — он не
просто заставил меня сделать этот шаг, но еще и
поддерживал, помогал... Если бы не он, я бы ни за
что не решилась развестись. Тем более, что
живем-то мы с бывшим мужем все равно по-прежнему в
одной квартире. Только после развода муж больше
пить стал. И скандалить. В общем, ничего хорошего.
Я сидела, слушала и удивлялась: и это говорила
Людмила! Женщина, у которой плохого настроения,
кажется, никогда не бывало, а неприятностей в
жизни — тем более. У нее все всегда было хорошо, в
самом крайнем случае — нормально. Загулы супруга
она воспринимала, как неизбежные перемены
погоды, которые нужно просто переждать. Дети
росли послушными и милыми, несмотря на то, что
Людмила над ними не кудахтала и не облизывала, а
при всяком удобном случае сбегала на концерт или
садилась за рояль и сочиняла какие-то очень милые
и мелодичные песенки. Иногда я ей завидовала:
такой характер плюс несомненный талант — любой
позавидует. И вот — на тебе. И у нее ничего
хорошего, оказывается.
И замечательный Саша мне в этой ситуации не
показался таким уж замечательным. Увести женщину
из семьи, а потом сказать, что передумал. Мол, мама
против и вообще... К тому же, я отчетливо помнила
восторги Людмилы относительно прекрасных
человеческих качеств ее избранника: и умный, и
добрый, и благородный, и свет белый на нем
просто-таки клином сошелся. Что же случилось с
суперменом?
— Как мне его вернуть? Я жить без него не могу. Я
просто умру без него. Он... он... он меня
сотворил. Я до него только существовала. И он со
мной стал совсем другим: почти не пьет, получает
приглашения на концерты. Он мужчиной со мной
стал! И теперь меня бросает. Как же так?
Господи помилуй, да не был он никогда мужчиной!
И его, если называть вещи своими именами, отмыли,
обласкали, вернули веру в себя. И этот ну никак не
может расстаться с законной супругой, хотя еще
вчера поливал ее на каждом углу и проклинал свою
горькую долю и юношескую глупость. А как только
ощутил под ногами твердую почву — тут же бросил
спасательный круг, читай — любимую женщину, как
ненужный балласт. И то сказать — кому нужно это
резиновое изделие на безопасном берегу? Грех
один.
— Забудь, — посоветовала я Людмиле. — Стисни
зубы, плюнь и забудь. Ты красивая, талантливая
женщина, у тебя еще все впереди. А мужиков, если
хочешь знать, вообще надо держать в ежовых
рукавицах, тогда они становятся паиньками...
— Только не Сашу! — вскинулась Людмила. — Он не
такой! Он... необыкновенный. Даже его жена теперь к
нему по-другому стала относиться. Она его
теперь... уважает. Никаких скандалов, ничего
такого. Он даже домой стал с удовольствием
возвращаться. Потому что даже его жена поняла,
какой он необыкновенный, ни на кого не похожий,
удивительный...
Ничего необыкновенного, а тем более
удивительного лично я в Саше не усматривала.
Правда, близко с ним никогда не общалась, видела
пару раз в сугубо светской обстановке,
обменялись несколькими дежурными фразами. Так
что, возможно, какие-то глубинные достоинства
этого героя-любовника остались для меня тайной
за семью печатями. Но, судя по рассказу Людмилы,
ничего из ряда вон выходящего не происходило:
сценарий был достаточно стандартным: непонятый в
собственной семье мужчина ищет самоутверждения
на стороне. Это косвенно подтвердила и Людмила:
— Он меня все время спрашивал: ну, что ты во мне
нашла? Я тебя недостоин. Я только испорчу твою
жизнь.
"Хоть в этом не обманул", — подумала я, но
вслух сказала совсем другое:
— А ты, конечно, убеждала его, что он — само
совершенство и это, наоборот, ты его по большому
счету недостойна?
В утвердительном ответе я не сомневалась. Все
было еще хуже, чем представлялось вначале: помимо
стандартного "джентльменского набора"
Людмила получила еще и любителя
самоутверждаться через самоунижение. Любимой
женщине при этом просто-таки вменяется в
обязанность убеждать избранника, что лучше него
и на свете-то никого нет, даже если специально
искать. А когда убедила — он спокойненько
вернулся к жене, которая, естественно, в новом
качестве супруга восприняла положительно и до
поры до времени третировать не собиралась. Не дай
Бог, опять налево соберется!
— Но он действительно лучше всех! — всхлипнула
Людмила.
— Чем? — задала риторический вопрос уже я.
Потому что ответ просился тот же, что и в
предыдущем случае, с Тамарой. "Но смогу ль
твоей быть дамой сердца, если сердца нет в тебе,
мой друг?"
Словом, жила-была женщина, можно сказать,
счастливая, потому что имела любимую работу,
любимых детей и относительно налаженный дом. И
вдруг во все это врывается некто, пожелавший
осчастливить ее еще больше. Ломает семью, внушает
к себе какие-то совершенно запредельные чувства,
возносит на немыслимую высоту и после этого
преспокойно заявляет: "Я тебя отпускаю".
Почти как в старом анекдоте, только — увы! —
совершенно не смешно. Впрочем, я бы, может, и
посмеялась, но передо мной сидела женщина с
мертвыми глазами, которая, как автомат, повторяла
одно и то же:
— Как мне его вернуть?
И можно сколько угодно повторять избитые
истины, что дважды в одну и ту же реку войти
невозможно, что тоскует и убивается она не по
данному конкретному Саше, а по тем счастливым
минутам, часам и дням, которые у нее с ним были,
легче ей от этого не становилось. И от истории,
которые произошли с другими женщинами,
облегчение тоже не наступало. К сожалению, через
эту боль, через это отчаяние и — как следствие —
абсолютную внутреннюю пустоту необходимо пройти
самостоятельно. Чужой опыт тут бесполезен. И хуже
всего было то, что Людмиле предстояло жить не
только с этой болью, но еще и с бывшим мужем,
поскольку их квартира если и разменивалась, то с
большим трудом и на такие варианты, которые
никому не подходили. А денег на покупку какого-то
еще жилья, естественно, не было. Замкнутый круг.
— Боже, какая тоска! — вырвалось у Людмилы уже
почти в самом конце нашей нелегкой беседы. — За
что мне все это? Почему он меня предал?
— Потому что подонок! — не сдержалась я. —
Озлись, наконец. Ожесточись. Забудь. Найди себе
другого, черт побери!
На меня глянули все те же самые пустые и неживые
глаза:
— Как мне его вернуть? Мне не нужен никто
другой. У меня ничего не осталось в жизни, кроме
тоски.
Похоже, что умным, порядочным и талантливым
женщинам жизнь действительно ничего не
преподносит на блюдечке, кроме этой самой тоски.
Причем полной чашей. Похоже, что стервам и иже с
ними счастье достается куда чаще, чем по идее
должно было бы быть. Но ведь стервами не
становятся, а рождаются, так что остальным
рассчитывать практически не на что.
Кроме той же тоски...
Светлана Иль
Читайте в следующем номере
"Страстей" - 13 мая:
История третья. Не раскрашивай
живые цветы
|