"Все женщины
неизлечимо больны одиночеством", — обронил
как-то Оноре де Бальзак, даже не представляя себе,
насколько он прав. При этом великий писатель имел
в виду, конечно, не только француженок...
Три мои героини — совершенно разные
люди, объединяет их только одно: женская
невостребованность. И как справляться с этой
напастью, они себе не очень-то представляют. Не
спасают ни материальный достаток, ни
суперблагополучные жилищные условия, ни красота,
ни интеллект. А поскольку в подобной ситуации,
как и во многих других, спасение утопающих — дело
рук самих утопающих...
История первая. Леди и бомж
Тамаре на вид лет
тридцать пять. Ничем, кроме имени, она на
знаменитую грузинскую красавицу-царицу не
похожа: среднего роста блондинка, склонная к
полноте, с васильково-синими глазами. Глаза,
правда, очень красивые, как говорят, с поволокой.
А в остальном скорее простушка-хохлушка, и уж ни в
коем случае — не "роковая женщина".
Тамара уже несколько лет не работает — то есть
не ходит на службу за вознаграждение. Она — жена.
Правда, гражданская, как раньше говорили — не
венчанная. Но со всеми обязанностями, которые
возлагает на женщину законный брак, плюс и многие
другие обязанности. Минус — права. Потому что при
малейших разногласиях ее господин и повелитель
цедит сквозь зубы одну-единственную фразу:
— Можешь отправляться обратно в свой
Усть-Клопинск.
Такого города на карте, естественно, нет, но
столь изысканное название скрывает подлинный
родной городок Тамары, жуткий медвежий угол, где
ее ждет комната в бараке (если барак от ветхости
еще не завалился) и место библиотекаря в
единственной городской библиотеке (если оно еще
вакантно). Ни родных, ни близких там уже не
осталось. Детей у Тамары не было, нет и, скорее
всего, уже не будет. Хотя бы потому, что у ее
гражданского мужа двое детей от первого брака и
других он не желает.
Муж — Владимир Андреевич — видная фигура в
киношных и телевизионных кругах. Его фамилия
украшает несколько десятков кино- и телефильмов,
к которым он написал сценарии. При этом, заметьте,
фильмы по его сценариям никогда не клали "на
полку", а наоборот, всегда до небес
превозносили во всевозможных рецензиях и
отзывах. Соответственно, и материальный достаток
мэтра находится на достаточно высоком уровне. У
сына — квартира и машина, у дочери — машина и
квартира, их мать, все еще формальная жена, ни в
чем не испытывает недостатка, а Владимир
Андреевич заканчивает отделку шикарного
особняка в Подмосковье, где, собственно,
постоянно и живет. Вместе с Тамарой, которая
готовит, стирает, убирает, следит за рабочими,
ведет телефонные переговоры, ездит за покупками,
перепечатывает рукописи мэтра и ездит в Москву
по его многочисленным поручениям...
— Мне нетрудно, — вымученно улыбается она, —
ведь мне больше и делать-то нечего. Работы я не
боюсь. Но хоть бы спасибо сказал, что ли...А то руки
опускаются. Если все хорошо — молчит. Если что-то
не так, сразу в крик. Самое мягкое определение при
этом - "иждивенка". А уж "тунеядка",
"лимита" — это даже и не в счет. Это у нас как
бы обращение. Вместо имени. Так и живем...
Так и живут — почти шесть лет. Тамара прекрасно
одета, курит дорогие сигареты, часто посещает
салоны красоты и парикмахерские. И... плачет,
плачет, плачет. Если Владимир Андреевич дома —
плачет от частых и злых обид. Если он уезжает
надолго по делам или в командировку — плачет от
тоски, потому что не знает, куда себя девать. В
такие дни она не может ни работать, ни читать, ни
смотреть телевизор, ни даже нормально
разговаривать с кем-то по телефону. Если муж
оставляет ей достаточно денег, покупает
спиртного покрепче и с его помощью дотягивает до
вечера. Если денег нет — часами сидит за
компьютером и играет в одну и ту же игру, хотя в
умной машине их заложено несколько десятков. Но
Тамаре совершенно ни к чему разнообразие, ей
просто нужно чем-то себя занять и одурманить. До
приезда Владимира Андреевича. Только после этого
она оживает и перестает быть похожей на робота с
севшими элементами питания.
А между тем девять из десяти наших с вами
соотечественниц, замученных прозябанием в
одно-двух комнатных "хрущобах", где до
потолка можно достать рукой, пол то и дело встает
дыбом из-за бесчисленных протечек, а сквозь щели
в стенах прекрасно видно соседние дома на другой
стороне улицы, отдали бы все, что угодно, за такой
дом, в котором живет Тамара. За холл с мраморным
полом, размером в стандартную квартиру, за
величественно-прекрасную лестницу, уходящую на
второй этаж, за гостиную с камином, за кухню, где
собрано все, что изобретено человечеством для
облегчения труда домохозяйки... О спальне, в окна
которой заглядывают яблоневые ветви, а за одной
из створок гардероба прячется ванная, о которой
можно только мечтать. Нечего зря душу травить.
Особенно потому, что все это великолепие Тамару
только раздражает:
— Зачем мне это? Я сто раз просила Владимира
Андреевича купить мне — нет, не квартиру, хотя бы
комнату в Подмосковье. Чтобы было куда уехать,
спрятаться, отдохнуть. Я бы приезжала к нему хоть
каждый день, как домработница, а ночевала бы у
себя. Работу бы нашла. Но он меня не отпускает. И
жениться не хочет. Говорит, что не может оставить
жену, с которой прожил четверть века. Это он
теперь так говорит. А когда звал в Москву, обещал,
что тут же разведется и мы распишемся.
Размечталась...
Естественно, не женится. Что он, дурак, что ли?
Превратить бесправную
домработницу-секретаршу-любовницу в законную
супругу, которая, по его представлению, тут же
начнет "качать права", претендовать на свою
долю наследства и вообще... Да и дети могут не
понять, а их отношением к себе мэтр очень даже
дорожит. И не желает замечать того, что детки к
Тамаре обращаются исключительно "Эй, ты!", а
между собой нежно называют "папина
подстилка", не обращая внимания на то, слышит
их Тамара или нет. Или — замечает, но не считает
нужным реагировать?
Естественно, он ее не отпустит. Кем он сможет
заменить Тамару? Новой любовницей? Неизвестно,
какая попадется, да и вообще лучшее — враг
хорошего. Домработницей? Ей платить надо, как,
впрочем, и секретарю. Да и боязно: кто сможет
спокойно выносить перепады настроения гения, его
капризы или капризы гостей, время от времени
заполняющих дом? Только Тамара, которая все еще
на что-то надеется, хотя умом понимает, что
надеяться, в общем-то, не на что.
— Найду работу, — все еще мечтает она, — скоплю
денег на комнату и на прописку... Может, еще
встречу нормального человека, распишемся, буду
варить ему борщ, штопать носки, а по вечерам
вместе смотреть телевизор. Бывают же счастливые
женщины...
Бывают. Я лично знаю не менее полутора десятков
таких "счастливиц", которые почему-то такого
своего "счастья" не замечают и мечтают о
просторном, красивом доме, о незаурядном
человеке рядом, о дорогих туалетах и украшениях,
о светских развлечениях. О многочисленных
гостях, которым можно со сдержанной гордостью
показывать дом. О не задымленном, чистом воздухе
пригорода. Словом, о том, чем Тамара сыта по самое
горло.
— Да, он мне покупает дорогие шмотки. А потом
ими же и попрекает. Кольцо подарил — два месяца
пилил за жадность и корыстность. А я, между
прочим, не просила. Мне гораздо важнее, чтобы он
мне добрые слова говорил, так разве от него
дождешься? Сижу тут одна, как сыч, выбраться
куда-то по своим собственным делам или просто
отдохнуть — проблема. Конечно, он очень
талантлив. Но какая же это мука — жить бок о бок с
таким человеком! У него же настроение меняется
каждые три минуты, и если не угадаешь — беда.
Может и оплеуху отвесить, у него не задержится.
Сначала извинялся, подарки приносил, а теперь уже
считает, что так и должно быть. Сама виновата, все
спускала, все прощала. Ну, а не простила бы?
Деваться-то все равно некуда. Вот и сижу тут...
Тамара разводит руки, демонстрируя, где именно
сидит. Я и так вижу: в верхнем холле, в эркере,
перед низким столиком, уставленным всякими
вкусными вещами и красивыми банками-бутылками.
Владимир Андреевич отбыл в очередную
заграничную командировку, и Тамара, по ее
собственному выражению, "словила момент".
Впрочем, она охарактеризовала ситуацию еще более
занятно:
— Помнишь, был такой мультик, где домашний пес
пригласил в гости дворового приятеля? Пока
хозяина дома не было. Вот и я так. Осталось только
показать коврик, на котором хозяин спит, и плетку,
которой я его наказываю, если не слушается.
Смешно!
До слез смешно. Но почему бы не плюнуть на все
это великолепие, коль скоро за него приходится
так дорого платить, не уехать обратно, пусть и в
барак, не попытаться устроить свою жизнь как-то
по-другому, во всяком случае, без унижений, слез и
оплеух? Почему?
— А потому, что я не хочу возвращаться
туда, откуда улетала, как на крыльях. С какими
глазами я там покажусь? Уезжала королевой,
вернулась — побитой собачонкой?
А как все красиво начиналось!.. Как в сказке про
Золушку. В захолустный городок приехал мэтр —
чуть ли не живая легенда — и увез скромную
библиотекаршу Томочку в Москву. Замуж! Коллеги от
зависти зеленели: колечко, заблестевшее на
пальце счастливицы, тянуло чуть ли не на годовое
жалование работника культпросвета. А что же
будет дальше?
— Ничего хорошего, — горько усмехается Тамара.
— Законная жена его так заматюгала, что к моменту
нашей встречи он и не мужчина уже был. Пока
успокоила, пока в норму привела, пока пить каждый
божий день отучила... Пришел в себя — разговоры о
женитьбе как отрезало. Стал поговаривать, что
из-за меня у него отношения с детьми испортились,
хотя они какими были, такими и остались: папочка у
них только банк, откуда деньги лопатой грести
можно. Потом начал упрекать, что я с ним только
ради денег живу. И вообще, ему, оказывается, перед
друзьями стыдно за то, что у него подруга —
дремучая провинциалка. Так зачем было
провинциалку в Москву тащить, у себя селить?
Чтобы за строительством этих хором
присматривала? Так получается? А я, дура, его
люблю, все равно люблю...
Риторические вопросы хороши тем, что на них
можно не отвечать. Да Тамара и не ждала ответов,
она, похоже, их сама знала, и вопросы задавала как
бы сама себе, чтобы выговориться.
— Один раз даже смешно было, — встряхнула она
головой. — Еду зимой в электричке, возвращаюсь,
значит, домой после того, как весь день по Москве
бегала, дела Владимира Андреевича улаживала.
Утром, естественно, поцапались, вечером, стало
быть, намечается продолжение. Сижу в вагоне и
плачу. Причесанная, накрашенная, шуба на мне
соболиная — до пола, а я реву. И тут подсаживается
ко мне мужичонка. Знаешь, есть бомжи более или
менее приличные, а этот — ну типичный помойный
бомж. И молча, ничего совершенно не говоря, кладет
мою голову к себе на плечо, а меня начинает по
волосам гладить. Успокаивает. И слезы со щек
пальцем вытирает. Народ в вагоне обалдел. Леди и
бомж... Рассказать бы моему сожителю, тут же бы
использовал в каком-нибудь своем сценарии. А,
может, мне самой начать сценарии писать? Я ведь
многому уже научилась, некоторые сцены просто за
него пишу, он только канву намечает. Надо же мне
что-то делать!
Наверное, надо. Но, боюсь, процесс зашел слишком
далеко. Тамара уже не может без привычной порции
оскорблений и унижений. Она скорее расстанется с
особняком и соболиной шубой, чем со своими
страданиями. Потому что без них не останется
вообще ничего. Только тоска, жуткая, изматывающая
тоска, от которой не помогают ни транквилизаторы,
ни самовнушение, ни алкоголь.
Тоска — это ведь тоже своего рода наркотик, И
совершенно не случайно, как утверждают
психологи, психика расшатывается прежде всего у
тех, кому не приходится бороться за чисто
физическое выживание. А больше и делать-то
нечего. Только страдать.
Светлана Иль
(продолжение следует)
|