Я шел по улице и размышлял. Пойти к
Лаборду? Наверное, именно так и следовало бы
поступить. Мужество не входило в число его
основных добродетелей, он уступит малейшему
нажиму. Мне стоило только сжать кулаки, чтобы он
отдал мне свою пишущую машинку и полностью
подчинился во всем остальном. Тут я мог ничего не
опасаться. Но я хотел, чтобы этот мерзавец исчез
только тогда, когда я на деле займу его место.
Хотя, конечно, мой план был совершенным безумием,
и я это прекрасно понимал.
Но меня
влекла за собой страсть, а не сумасшествие, тем
более, что никогда моя голова не работала так
четко, как в те страшные дни и ночи. Я страстно
хотел эту женщину. Не ту, которая каждый вечер
ложилась на соседнюю со мной постель и у которой
я знал только тело, а другую, о существовании
которой я до недавнего времени и не подозревал и
которая пока оставалась для меня недосягаемой. Я
размышлял и действовал так, как если бы под одним
платьем действительно было две женщины,
испытывал ненависть и отвращение к одной из них и
жгучее желание - к другой. Иногда, в редкие
моменты просветления, я чувствовал, что вполне
могу дойти до раздвоения личности.
Ужасный
день! Я шел по улицам и думал, как вечером он будет
ее ласкать. Я просто не мог думать ни о чем другом,
хотя и делал попытки переключиться на какие-то
рабочие вопросы. Но перед глазами вновь вставали
мерзкие образы и прежние мысли возвращались с
постоянством волн, набегающих на берег. Я слышал
стоны Одиль, которая наслаждалась в темноте все
более и более дерзкими ласками. И мне еще
предстояло пережить все это через несколько
часов наяву! Я и боялся приближения вечера, и
хотел, чтобы он наступил как можно скорее.
Вдруг я
обнаружил, что нахожусь перед домом Лаборда. Ноги
сами привели меня сюда. Я чуть было не поднялся к
нему в квартиру, но тут же отказался от этого
намерения. Через несколько дней я уже буду вполне
готов занять его место, так что имело смысл
подождать. Конечно, я мог вмешаться и заставить
его отменить сегодняшнее свидание, но я лишь
ускорил шаги. Партия была начата, и я во что бы то
ни стало хотел завершить игру, в которой на кон
было поставлено все. Возможно, в глубине души я
всегда был игроком, просто не подозревал об этом.
За
обедом мы с Одиль опять были вдвоем. Я ел с
аппетитом, она же почти ни к чему не
притрагивалась. Мысленно она уже была там, в
беседке, в объятиях своего полу-любовника. Она
хотела его ласк и это лишало ее всех остальных
желаний.
Случалось, она даже забывала поддерживать
разговор, рассеянно кроша в пальцах ломтик хлеба.
И я понимал, о чем она думает. Ее глаза ввалились и
были обведены темными кругами, щеки чуть
порозовели. Потом вдруг она очнулась, заметила
меня и возобновила разговор, который сама же
резко оборвала за несколько минут до этого.
-
Извини, я сегодня немного рассеяна, как и ты,
впрочем. Где ты был?
- С
тобой, естественно.
И она
даже не догадывалась, до какой степени это
соответствовало действительности.
К концу
обеда меня позвали к телефону.
- Кто
это был? - спросила Одиль, когда я вернулся в
столовую.
Я не
готовил ответа заранее, но сумел удивительно
правдоподобно солгать.
- Один
американский делец, с которым я должен
встретиться и который только что прилетел в Орли.
Пока,
кстати, это было чистой правдой, но дальше была
уже сплошная ложь.
- Он
попросил меня встретиться с ним сегодня вечером
в отеле "Кларидж". Поедешь со мной?
Разумеется, я знал, что она мне ответит.
- Нет, я
предпочитаю остаться дома.
Она могла бы
сделать вид, что разочарована, огорчена моим
отъездом, но она не стала этого делать и я был ей
почти благодарен за то, что она избежала ненужной
фальши.
- Ты
поздно вернешься? - только и спросила она.
- Мы
назначили встречу на десять часов вечера. Значит,
вернусь самое позднее поездом в одиннадцать
пятьдесят.
- Ты
поедешь на поезде? Не на машине?
- На
поезде.
Я не хотел
симулировать отъезд и оставлять машину где-то на
улице. Мне нужно было вернуться домой как можно
более незаметно. Я сменил тему разговора:
-
Кстати, знаешь, у Фаврела не все благополучно.
- А что
такое?
-
Прекрасная мадам Фаврель обманывает своего мужа.
- Что ты
говоришь! Не может быть!
Она смотрела
на меня большими удивленными глазаи.
-
Представь себе. Возможно, дело даже дойдет до
развода.
На ее губах
мелькнула беглая улыбка.
- Да,
мужчины способны простить многое, но только не
измену.
- Ты
ошибаешься. Это она хочет развестись.
-
Неужели? А почему?
- Чтобы
жить со своим любовником.
Одиль пожала
плечами.
- Но
Фаврель шикарный мужчина. Не понимаю, зачем ей
понадобилось разводиться.
- Ну, это
мое личное мнение. Ты же знаешь, как трудно
оценивать поступки других людей.
Одиль
посмотрела на меня долгим и странным взглядом.
- Ты
прав, - сказала она. - Никто на самом деле не может
встать на место другого человека и посмотреть на
жизнь его глазами. Наши действия зависят от
такого числа самых разных обстоятельств, что
иногда кое-что невозможно объяснить даже самой
себе. События просто увлекают за собой, вот и все.
Она вдруг
замолчала, как будто поняла, что сказала лишнее. Я
наклонился к ней.
-
Прости, что ты имеешь в виду?
- Что я
имею в виду?
Она явно была в
замешательстве.
- Я
представляю себе это, как некую систему
сцепленных друг с другом зубчатых колес. Одно
цепляется за другое - и события становятся
непредсказуемыми и необъяснимыми. Я лично
считаю, что измена начинается с мысли. Мысль - это
кончик пальца, попавший в одно из колес этой
системы, и она втягивает за него в себя все тело
целиком.
Она
остановилась и посмотрела мне в глаза.
- Кто
тебе сказал, что мадам Фаврель...
- Ее муж.
Она от него ничего и не скрывала. А что касается
измены в мыслях, то в случае с мадам Фаврель все
произошло очень быстро. Она уступила уже на
втором свидании, так что времени на размышления у
нее, как видишь, было не так уж и много.
Это был вечер
второго свидания и у Одиль, поэтому на ее губах
появилась грациозная презрительная гримаска.
- Так
быстро! Право, мадам Фаврель меня разочаровывает.
Боюсь, ее быстро постигнет разочарование.
Привлекательность ее приключения состоит в
запретности удовольствия. Как только запретный
плод будет сорван...
Я засмеялся.
- Ты
рассуждаешь с таким видом, как будто у тебя
огромный опыт в подобных приключениях. Во всяком
случае, я уверен в том, что если ты задумаешь мне
изменить, то это произойдет не на первом свидании
и даже не на втором. Ты подождешь по крайней мере
третьего.
Она странно
посмотрела на меня и сказала как бы в шутку:
- О, это
я тебе обещаю!
Мы
закончили обед. Она поцеловала меня в кончик
носа, пожелала удачно провести вечер и под
каким-то предлогом ушла наверх в спальню. Я не
торопился уезжать, устроился в гостиной и открыл
какой-то журнал мод. До сих пор помню, что в
изображении каждой женщины мне мерещилась Одиль,
под изысканными платьями я угадывал контуры ее
стройного тела. И я видел, как рука Ломбарда
скользит по ноге под этим платьем, поднимаясь к
запретному плоду. Журнал уже давно валялся на
полу, а эта картинка все еще стояла у меня перед
глазами.
Одиль вывела
меня из этого жуткого транса.
- Как! Ты
еще не уехал?
Я вскочил на
ноги. В течение нескольких секунд я колебался -
все еще можно было изменить. Но я решил довести
свой план до конца.
Я поцеловал
Одиль в губы, пытаясь проанализировать свои
ощущения и ее реакцию. Ничего. Обычные губы,
обычный, равнодушный поцелуй. Я уехал.
Выйдя
из дома, я пошел вдоль забора и остановился в
глубине парка перед калиткой, от которой у меня
был ключ. Свой ключ Одиль, судя по всему, отдала
Лаборду. Я пошел к беседке, в запасе у меня было
много времени и мне не нужно было прятаться: я
знал, что Лаборд еще не приехал из Парижа, а моя
жена - в спальне или в ванной, выбирая платье и
белье для предстоящего свидания.
Час
ожидания превратился для меня в очередную пытку.
Я сидел скрючившись под беседкой и думал о той,
которая готовится прийти сюда, и которая,
возможно, ничего для себя еще окончательно не
решила относительно границ сегодняшнего
поведения. Я думал и о том, кто спешил сюда, к ней.
Уступит ли она на сей раз своему желанию, которое
он так терпеливо в ней взращивал? Сольются ли они
здесь, в моем присутствии, со стоном наслаждения?
Собрав всю свою волю, я старался верить в лучшее,
в то, что этим вечером Одиль еще устоит, что
решающим будет следующее, третье свидание...
Завтра
же я заставлю Лаборда покинуть Париж, получив,
таким образом, передышку. Я придумаю и напишу
Одиль тысячу причин, по которым очередное
свидание будет отложено. А когда я буду готов
безупречно имитировать манеру поведения и голос
моего соперника, я овладею телом, которое она
предназначает другому. Овладею с яростью,
которая удесятерит мое наслаждение.
Уже
давно стемнело, но я не смел взглянуть на часы,
использовав для этого зажигалку, поскольку
огонек мог быть уже кем-нибудь замечен. Ожидание
становилось невыносимым, меня одолевали
воспоминания, перед моими глазами проплывали
видения. Я видел Одиль такой, какой она была до
нашей свадьбы, вспоминал нашу брачную ночь, наше
первое объятие, неловкость ее невинного тела,
слышал ее смех, скрывавший робость и смущение.
Точно так же она смеялась после первого поцелуя с
Лабордом. Возможно, я не сумел пробудить в ней
чувственность, не смог ничему ее научить, да и не
пытался. Я не понял, что Одиль нужно было долго
готовить к финальному моменту, и всегда сразу
приступал к основному акту, думая, что женщине
этого достаточно для того, чтобы получить такое
же удовольствие, какое получают мужчины. Впрочем,
теперь уже было поздно сожалеть о чем-либо. Она
сама сказала, что порой события просто увлекают
нас за собой и трудно что-либо объяснить даже
самому себе.
Для нее
все началось с игры. Смеясь, точно не принимая
этого всерьез, Лаборд бросил ей вызов. Смеясь, она
этот вызов приняла. Все еще смеясь, они впервые
почувствовали тела друг друга. И оба черпали в
этом смехе что-то свое: он - возможность дерзко
говорить с ней, она - возможность слушать его, не
краснея. Медленно, незаметно Одиль позволила
опутать себя тонкой, но прочной сетью уловок
умелого соблазнителя. Как капля точит камень, его
ядовитые слова и действия разрушили прежний
цельный, прекрасный и здоровый образ Одиль,
превратили ее в совершенно другую женщину. Уже
недалек тот час, когда она, отбросив все
колебания, будет сама умолять этого мужчину
овладеть ею. Они не знали только того, что этим
мужчиной буду я.
В аллее
послышались шаги. Он шел так осторожно, что я
услышал его приближение только тогда, когда он
находился уже в каких-нибудь двадцати метрах от
беседки. Это был Лаборд. Я проследил за ним до
подножья лестницы. Там он остановился на
мгновение, потом поднялся в комнату. Я услышал
характерный звук зажигалки и в отверстии надо
мной блеснул слабый свет. Лаборд, должно быть,
закурил или просто хотел убедиться в том, что
первым пришел на свидание. Соблазнитель проявил
неосторожность. Если бы я, например, гулял в
парке, то мог бы заметить огонек в беседке и
подойти поинтересоваться его источником. И не
думаю, что Лаборд смог бы привести убедительные
доводы своего появления в таком месте и в такой
час.
Это
навело меня на мысль о том, что когда я сам стану
писать письма, мне будет необходимо создавать в
них атмосферу тайны и всевозможные
предосторожности, которые облегчат для меня
исполнение роли любовника. Конечно, никакого
света не должно быть и все разговоры мы будем
вести только шепотом. Известно, что тембр голоса
теряет большую часть своих характерных
особенностей, если человек не говорит, а шепчет.
Оставались только интонации, а я уже постепенно
вошел в образ и мог неплохо имитировать его
манеру говорить.
Издали
до меня донеслись шаги Одиль, на сей раз
достаточно решительные. Во время первого
свидания ее походка была куда более медленной и
неуверенной. Теперь это были шаги той, другой
женщины, которая к тому же твердо знала, куда идет
и что ее там ожидает.
Она
вспорхнула по ступенькам и вошла в дверь, которую
Лаборд оставил приоткрытой. Сразу прошла в
глубину комнаты, вернулась, пошла в другом
направлении и в тишине отчетливо раздался ее
насмешливый голос:
- Вы что
же, боитесь слабой женщины? Будто шалунишка,
который спрятался в темноте, чтобы...
Ее
фраза оборвалась придушенным вскриком. До меня
донесся жалобный стон и меня просто передернуло
от бешенства. Должно быть, и на этот раз он
схватил ее, когда она проходила мимо него и
мгновенно запустил руку ей под платье.. Потом до
меня донесся звук падения. Я подумал, что она
опустилась на пол, забыв о каком-либо
сопротивлении, чтобы он мог вытянуться на ней во
весь рост. Ревность обожгла меня огнем, в течении
нескольких секунд в моем воспаленном
воображении пронеслись видения Одиль,
распростертой на полу, с задранной юбкой и
распахнутыми ногами, и его, ласкающего ее жадными
руками, прежде, чем окончательно овладеть ею. Я
уже готов был выскочить из своего укрытия, как
голос Лаборда пригвоздил меня к месту:
- Что?
Женщина на коленях передо мной? Какая честь!
Она
должно быть опустилась на колени, ослабев от
внезапной мужской атаки. Почему он не
воспользовался этими мгновениями, чтобы
повалить ее на пол и взять? Думаю, она не слишком
бы сопротивлялась. Он, конечно, это тоже понимал,
потому, что она пришла, она была в его власти и он,
несомненно, уже ощутил ее слабость и ее желание. А
я, немного придя в себя, обнаружил, что сжимаю в
руке камень с острыми краями, которым уже был
готов размозжить сопернику голову. Я выпустил
ненужное оружие.
- Хотя, -
добавил Лаборд, - сегодня ты не совсем женщина: на
тебе свитер и брюки. Ни малейшего просвета. Ты так
боишься меня?
Она, должно
быть, покачала головой.
- Нет,
себя, - услышал я ее тихий голос.
Но это
уже не был голос моей жены. Это был голос той,
другой женщины, признающейся в своем желании, в
том, что ее покидают последние силы для
сопротивления.
Снова
наступило молчание. Я был вынужден воображать,
чем они там занимаются - господи, какая мука! Он,
должно быть, поднял ее с колен и прижал к себе.
Потом он заговорил, причем обратился к ней на
"ты", что прежде позволял себе лишь в
письмах.
- Твое
тело напряглось под моей рукой, а сосок твердый и
торчит. Знаешь, о чем он говорит? О том, что ты меня
хочешь.
-
Действительно?
Она начала
смеяться тем же смехом, что и в нашу брачную ночь,
но на сей раз с явным налетом страсти.
- Ну,
признайся, что ты меня хочешь!
- А
разве вы не сделали для этого все возможное?
Она
признавалась уже во второй раз. Но он был слишком
тонким игроком, чтобы тут же воспользоваться
этим. Его рука, должно быть, переместилась с ее
груди на бедро, чтобы ласкать его. Она отступила
на несколько шагов, он последовал за нею.
- Ты
боишься моих рук? Однако между ними и тобой
плотная ткань, которую ты выбрала, и которая, к
тому же, усеяна пуговицами и крючками. Чего же ты
боишься?
Теперь они
были почти надо мной, она прислонилась к стене, я
слышал их глубокое и встревоженное дыхание. Я
догадывался, что она вся напряжена, а он едва
касается ее одежды, чтобы не испугать ее раньше
времени. Мне казалось, я слышу шуршание ткани под
его рукой и приглушенные стоны Одиль.
Мои ногти
впились в ладони. Со лба текли крупные капли пота
и одновременно я чувствовал, как растет во мне
неудержимое желание обладать этой женщиной,
которая будет совсем иной, когда несколько часов
спустя окажется рядом со мной на соседней
постели.
Слова Лаборда
вонзились в меня, как нож:
- Вот
под моей рукой нежный мох твоего живота, я
чувствую его под тканью. Признавайся!
- Я
признаюсь!
Ах, этот
прерывающийся голос моей жены! Мое бешенство, мои
страдания, моя ревность самца были таковы, что я
едва не выскочил из своего убежища и не
набросился на эту парочку.
- Твои
ноги дрожат, они сомкнулись с восхитительной
энергией. Ты боишься их чуть-чуть расслабить?
Неважно! Через три дня, через неделю, а может быть,
и в следующий раз они раздвинутся сами и я войду в
тебя до самой глубины.
- Да, в
следующий раз, я вам это обещаю, - почти
простонала она.
У нее вырвался
глубокий, долгий стон. Должно быть, она испытала
первый прилив наслаждения от мысли о недалеком
будущем.
Руки Лаборда,
кажется, стали более настойчивыми.
- Нет, не
сегодня, - умоляюще прошептала она.
Ее каблуки
быстро простучали по полу. Должно быть, она
отступила на несколько шагов. Очень вовремя, я
больше не мог сдерживаться.
-
Кстати...
Она сменила
тон, словно освободившись от чего-то.
-
Кстати, вы знаете, что случилось с мадам Фаврель?
- Нет.
- Она
завела себе любовника. Уже на втором свидании.
Это тоже наше второе свидание и я не хочу
поступать так, как она.
- Но мы
зашли уже гораздо дальше. Не забывай, что у нас
столько же свиданий, сколько было писем.
- И
каких писем! - сделала она попытку улыбнуться. - Я
их все вчера перечитала. Если бы моя мать увидела
такую корреспонденцию...
Она замолчала,
а потом добавила мечтательным голосом:
- Все
равно! Я даже не могла себе представить, что приду
к этому так быстро...
- Но мы
еще не дошли! - воскликнул он. - Ты очаровательна,
когда сопротивляешься и это еще только начало.
Этот человек
обладал дьявольским искусством незаметно
подталкивать Одиль к пропасти падения. Даже
тогда, когда он понял, что на следующем свидании
она будет принадлежать ему, он попытался внушить
ей, что ее падение еще далеко, а ее уверенность в
себе так крепка, что она спокойно может позволить
ласкать себя. С ней ничего не может случиться.
-
Очаровательная пытка, не правда ли? Каждый раз
хотеть друг друга немного больше и отказываться
от этого...
Я не расслышал
ее ответа.
-
Сожаление? - спросил он.
- Нет,
чувство близкого поражения. Вы видите, я
признаюсь, я откровенна. Но почетное поражение,
если можно так выразиться, потому что я сама
выберу день и час.
Она издала
легкий смешок и поправилась:
- Нет,
ночь! Но это все равно. А я-то считала себя
свободной от подобных историй... Знаете, до вас я
никогда об этом не думала.
- Ты
делаешь мне комплимент.
- Я
считала, что все эти вещи совершенно неотделимы
от любви, происходят из-за любви и оправдываются
только любовью. И я наблюдаю за собой теперь,
когда нет никакой любви...
- Это
еще один плюс.
- Я уже
ничего больше не понимаю и не узнаю себя. Бывают
моменты, когда я краснею перед мужем. Он так на
меня смотрит... как будто что-то подозревает, как
будто высматривает на моем теле те места, которых
касались ваши руки...
- Ба! Что
он может подозревать? Дело в том, что он
присутствует при преображении женщины, ничего в
этом не понимая, женщины, которую он ничему не
научил, которой он ничего не дал или дал так мало,
что об этом не стоит и говорить.
Она помолчала
мгновение. Потом насмешливо произнесла:
-
Кстати! А знаете, что он мне сказал о вас вчера
вечером после бриджа?
- Думаю,
что сейчас это узнаю.
- Он
сказал, что на вас не стоит полагаться.
До меня
донеслось какое-то приглушенное ворчание.
-
Спасибо! Это в связи с чем?
- О боже,
я уже не помню! Думаю, он заметил вашу
рассеянность во время игры... А, вспомнила! Я ему
сказала...
Она замолчала,
а потом сказала полуумоляюще, полунасмешливо:
-
Оставьте же в покое мое несчастное тело хоть на
минуту. Вы терзаете его, а вместе с ним и меня.
Лаборд начал
смеяться.
- А что
же будет в следующий раз, когда ты откажешься от
целомудренной защиты своей одежды? Так вернемся
к твоему мужу. Что ты ему сказала?
- Ах, да!
Мой муж...
Она про меня
уже забыла.
- Я
сказала ему, что вы, возможно, влюблены и вас
нужно женить. А он мне ответил, что вы - не самый
лучший подарок для женщины. Что-то в этом роде.
- А ты
что ответила? - с заметным раздражением спросил
он.
-
Ничего. Но я не спала полночи, думая о нашем
свидании. Я не могла уснуть. Вот до чего я дошла!
Это же какое-то колдовство, вы, соблазнитель! А до
чего дошли вы?
Она все еще
пыталась насмешничать.
-
Соблазнитель чувствует себя так же плохо, как и
его жертва. Он тоже не спал. Он хочет, он безумно
хочет ее. Могу я тебя хотя бы поцеловать?
Наступила
тишина. Я догадывался, что они слились в бешенном,
безумном поцелуе, пытаясь утолить свои желания
таким образом. Наконец молчание нарушил долгий,
глухой стон Одиль. Я представил себе, как ее тело
тесно прижалось к телу Лаборда, какие дикие
желания охватывают эту некогда холодную женщину,
эту некогда целомудренную и скромную девушку из
профессорской семьи. Некогда мою жену...
продолжение следует...
Арман Делафер,
перевод с французского
Светланы БЕСТУЖЕВОЙ
|