Я пошел в парк и машинально
направился к беседке. По дороге мне все стало
ясно. Когда я оказался там, я уже знал, что и как
нужно сделать, причем мне очень помогла в этом
моя профессия инженера.
Вы уже знаете,
что закрытая беседка была приподнята над землею
на четыре ступеньки. По-видимому, прежние
владельцы приходили сюда почитать или помечтать,
любуясь великолепными видами: на парк и на лес.
Беседка стояла на четырех цементных столбах, под
которые вполне можно было проникнуть и оказаться
под полом самой комнаты.
Я поднялся по
лестнице и вошел в беседку. Лаборд дал очень
точное описание комнаты: два окна, стол и
железный стул. Крыша, по-видимому, протекала, так
как в трех местах пол сильно прогнил от сырости.
Я вышел.
Недалеко от беседки был сарайчик, куда слуги
складывали инструменты. Я взял мотыгу и вернулся.
Гнилая доска у одной из стен подалась после
первых двух ударов. Случайно ступить в
образовавшуюся дыру было невозможно и я
замаскировал ее каким-то старым тряпьем. Сквозь
получившееся небольшое отверстие, размером со
слуховое оконце, я мог наблюдать снизу за тем, что
происходит в комнате наверху, а также все
слышать...
Над столом
висела электрическая лампа в стеклянном плафоне.
Я обрезал провод и таким образом лишил комнату
искусственного освещения. Потом вернулся домой и
заперся в кабинете. На письменном столе стоял
портрет Одиль, удивительно удачно увеличенное
изображение в профиль, причем выражение лица
было такое, будто она предлагала мне себя. До
сегодняшнего дня я не замечал на этом портрете
ничего подобного.
Я пробыл в
кабинете до ужина, не сводя глаз с изображения
женщины, которая уже больше не была моей. Никому
не желаю испытать того смешанного чувства
ненависти, отвращения, желания и ревности,
которое буквально раздирало мою душу в тот вечер.
Мгновениями я будто бы приходил в себя, но тут же
понимал, что все напрасно, и что больше я уже
никогда не стану прежним. Мой темперамент, мой
характер, мое происхождение, наконец - все
исчезло, все заменилось какой-то первобытной
чувственной яростью и похотью. Я мог думать
только об Одиль: о ее ногах, бедрах, грудях, губах.
Мне трижды
звонили, пока я сидел в кабинете перед портретом.
Я перенес все дела на следующий день, сославшись
на какой-то незначительный предлог. Наконец, ужин
собрал нас всех вместе.
Одиль
показалась мне веселой и оживленной, она
подтрунивала над моей рассеянностью, моим
молчанием и мрачным видом:
- Что,
каучуковая компания уже почти дошла до
банкротства?
Я пытался
смеяться вместе с ней, но должно быть мой смех
показался ей натянутым. Мысль о том, что этим
вечером она, может быть, пойдет на свидание с
Лабордом в беседку, вселяла в меня одновременно и
отвратительное бешенство, и какое-то нездоровое
любопытство. В конце концов, бешенство взяло
верх, и я предложил ей поехать в Париж, чтобы
сходить в кино. Таким образом я был уверен в том,
что весь вечер она будет при мне.
- В кино?
Разумеется, если тебе хочется. Но только с одним
условием: фильм должен быть веселым. Тебе
необходимо рассеяться, бедный мальчик.
И в этот момент
ее позвали к телефону. Она вышла из комнаты своей
ровной и грациозной походкой, я проводил ее
взглядом до дверей и заметил, что в ее манере
держаться что-то неуловимо изменилось. Хотя,
возможно, мне это только показалось, я уже давно
не присматривался к ней. Или она действительно
была сегодня другой, или это я смотрел на нее
другими глазами.
Когда я поднял
голову, она уже вернулась. Ее отсутствие длилось
лишь несколько мгновений, ровно столько, сколько
нужно, чтобы дойти до телефона, выслушать
несколько слов, сказать несколько в ответ и
вернуться. Она молча села напротив меня и я
заметил, что радостное выражение, которое было до
этого на ее лице, бесследно исчезло, как будто его
стерли резинкой. Я был уверен, что эта перемена
произошла из-за моего соперника.
- Кто это
звонил?
Я спросил это
самым безразличным тоном и ее ответ прозвучал
так же равнодушно:
- О, пустяки.
Это был Лаборд, который не знает, как убить время
этим вечером. Он спрашивал, не собираемся ли мы
сегодня поиграть в бридж. Я попросила его
позвонить завтра, потому что сегодня мы
собираемся в кино.
Поймите меня, я
был счастлив этой отсрочке, которая к тому же
показала мне, что Одиль была менее отравлена
этими проклятыми письмами, чем я думал. Да, я был
счастлив, но одновременно и разочарован. Это
труднее объяснить. Но мне вдруг показалось, что
эта отсрочка навсегда отсрочит выполнение моего
плана и лишит меня возможности отомстить. В
действительности я меньше думал о мести, чем о
возможности узнать эту женщину, которую,
оказывается, до сих пор так и не узнал за семь лет
супружеской жизни.
После кофе она
погрузилась в изучение киножурнала, потом вдруг
подняла голову и подавила зевок.
- Тебе очень
хочется поехать?
Я
вопросительно посмотрел на нее, мое сердце
бешено колотилось. Я уже знал, что она собирается
мне сказать дальше.
- Я вдруг
почувствовала себя такой уставшей после целого
дня беготни по магазинам. Но если тебе очень
хочется...
Не отвечая, я
начал медленно расхаживать по комнате. После
долгих колебаний я сказал себе:
"Отвези ее в
Париж - и она тебя возненавидит. Оставь ее - и она
тебе изменит."
И я решился.
- Ничего
страшного. Я как раз не успел еще разобрать всю
сегодняшнюю почту, так что именно этим и займусь
сегодня вечером в кабинете.
Я подошел к
столику, на котором стояла моя чашка с кофе, молча
выпил и так же молча пошел к двери. Только там я
обернулся и тут же заколебался: правильно ли я
поступаю, позволяя событиям по-прежнему
развиваться.
- Хочешь, я
побуду с тобой еще немного?
Она покачала
головой.
- Нет, я
пройдусь по парку и постараюсь оставить там свою
мигрень. Я не прошу тебя меня сопровождать, ты не
любишь такие прогулки. А потом я пойду и лягу
спать.
Говоря это, она
подошла к двери, около которой я стоял и
протянула мне губы.
- Поцелуй меня,
- сказала она просто.
У меня
сорвалась горькая реплика:
- Ты хочешь
попросить за что-то прощения?
- Прощения? Что
за нелепая мысль!
И она широко
раскрыла абсолютно искренние глаза. Да, Лаборд
был прав: женщины, как кошки, всегда падают на
четыре лапы.
Ее поднятое ко
мне по-детски чистое лицо, казалось, говорило:
"Что, разве я
не права?"
Я поцеловал ее,
хотя мне пришлось приложить огромное усилие,
чтобы скрыть бешенство и ненависть, побуждавшие
меня дать ей пощечину.
- Ты права.
Когда мне приходится работать по вечерам, я
никогда точно не знаю, сколько времени у меня это
займет. До завтра, спокойной ночи.
Стемнело. Я
поднялся на второй этаж в кабинет и зажег там
свет. Окно кабинета выходило в парк, и Одиль будет
уверена, что я работаю.
Я оставил
дверь приоткрытой, чтобы слышать то, что
происходит в доме. Вскоре я услышал шаги Одиль,
которая поднималась в спальню, по-видимому, чтобы
взять шаль. Тогда, запарев дверь кабинета на ключ,
я тихо спустился по лестнице и выскользнул в
парк. Где-то в двухстах метрах от меня Лаборд
должен был поджидать прихода своей соучастницы.
Я сделал большой крюк, чтобы подойти к беседке с
той стороны, где не было ни окон, ни двери,
сократив таким образом риск быть захваченным
врасплох и все испортить до минимума. Я медленно
шел в темноте, стараясь не производить никакого
шума.
Вскоре я
услышал шаги вдалеке и меня обожгло чувство
ревности. Я остановился и прислушался: по звуку
шагов я пытался определить уверенно ли Одиль
идет на свидание, или все-таки колеблется, легка
ли ее поступь, или нет. С жестокой ясностью я
хотел проникнуть в самые интимные подробности
происходившего.
Я стер пот,
заливавший мне лоб. Мне показалось, что шаги
колеблются, потом они ускорились, как если бы
Одиль решилась покончить с неопределенностью. Я
тоже приблизился к беседке, причем последние
метры преодолевал уже ползком. Тихонько
раздвинув окружавшие ее кусты и согнувшись, я
пробрался к тому месту под полом беседки, которое
для себя приготовил. Моя рука нащупала отверстие,
которое я проделал несколько часов тому назад. И
я отодвинул тряпки, которые могли бы помешать мне
все услышать. Каких бы мучений мне это ни стоило,
я не хотел упустить ни малейших подробностей
этой встречи.
Именно в этот
момент Одиль поднялась на первую ступеньку.
Колебалась ли она? Боялась ли? Я не мог ее
разглядеть, хотя она была в двух шагах от меня,
настолько полной была темнота. Но я чувствовал,
что она дрожит и тяжело дышит. Наконец, она едва
слышно прошептала:
- Вы здесь?
Ответ пронзил
меня насквозь, словно раскаленный железный
стержень:
- Вы подумали,
что я мог не прийти?
Одиль медленно
поднялась по ступенькам и вошла в беседку почти
над моей головой. По ее шагам я мог не только
определить место, где она находится в каждую
секунду, но и догадаться о ее чувствах: тревожном
ожидании и страхе перед неизвестностью. Она
ставила ногу с большой осторожностью и замирала
на несколько секунд перед следующим шагом. Я
представил себе, как она вытянула руки вперед,
словно при игре в жмурки. Но тут шла куда более
опасная игра.
- Где вы? - тихо
спросила она.
Мне
показалось, что ее голос дрожит. Тело, без
сомнения, тоже было охвачено дрожью. Ах, как же
умело этот мерзавец сумел разбудить в ней самые
потаенные чувства, вдохнуть в нее новую жизнь! Он
был где-то здесь, в этой абсолютно темной комнате,
притаился, затаив дыхание. Когда она окажется
возле него, он запустит руки под ее платье и она
рухнет в его объятия с дрожащими ногами и влажным
от желания животом. А может быть, она ходила в
спальню для того, чтобы сбросить с себя тонкие
трусики и отдаться ему мгновенно, после первой же
ласки, чтобы одежда не стесняла ее? Эта мысль
причинила мне просто физическую боль, я
скорчился от невыносимой ревности. И все это
происходило в тишине, которую нарушали лишь
редкие, неуверенные шаги Одиль, и скрип пола под
ее ногами.
Ее голос
нарушил невыносимую тревогу ее ( да и моего тоже)
ожидания:
- Так где же вы?
Мне почти страшно!
Она дошла до
конца комнаты и теперь возвращалась обратно
вдоль стены.
- Я признаю, что
проиграла. Я даю залог...
Она издала
приглушенный крик, шедший из самых потаенных
глубин, который тут же перешел в глухой, почти
жалобный стон. Должно быть, он схватил ее, когда
она проходила мимо, и запустил руки под платье,
чтобы сразу добраться до самого интимного места,
и теперь я уже не буду единственным мужчиной,
который его ласкает.
Мне кажется, в
тот момент я был на волоске от того, чтобы
выскочить из своего укрытия и избить их обоих. И
лучше бы я именно так и поступил. Я испытывал
невыносимые мучения, моя голова гудела, как
колокол. Я представлял себе руку другого,
скользящую по волоскам внизу живота Одиль,
ласкающую ее бедра, пытающуюся проникнуть как
можно глубже, а до меня доносились обрывки фраз,
прерываемые вздохами:
- Нет, не
сегодня вечером... Мы же договорились о правилах...
Впрочем, вы не сможете...
Это длилось
пять или десять секунд, которые показались мне
вечностью. Наконец она сделала резкое движение, я
услышал несколько шагов, ее шагов. Должно быть,
она опомнилась. Вскоре послышался голос Лаборда:
- Успокойтесь.
Я совершенно не намерен овладеть вами. Я подожду,
пока вы сами себя мне предложите, по собственному
желанию. Моя рук оставила убежище под вашим
платьем. Больше я вас не трону.
Он подошел к
ней.
- Признайтесь,
однако, что вам было страшно. Вы боялись и меня, и
себя, потому что...
Он засмеялся.
- Обычно
женщины ограничиваются тончайшей паутинкой
трусиков, а вы надели. Как я успел заметить, не
меньше трех пар. Чтобы скрыть деликатный рельеф
или чтобы помешать моей руке добраться до вас? И
каждая пара плотнее и теснее другой?
Она тоже
начала смеяться, но ее смех был явно деланным.
Должно быть, она покраснела.
- Это
инквизиция! Я пожалуюсь мужу...
- Ба! Он отныне
так мало значит...
Мои ногти
непроизвольно глубоко впились в ладони.
- Признайтесь,
что ощущения, которые вы испытали сегодня
вечером, очень приятны и неожиданны. Я здесь,
притаившись, ждал, когда вы окажетесь рядом со
мной. Вы приближаетесь, ваши нервы напряжены, вы
почти готовы закричать. Вдруг мои руки
протянулись к вам, вы стиснули ноги, но было уже
поздно. Я уже проник туда, куда хотел. Начнем
снова?
На сей раз ей
удалось замаскировать свое волнение насмешкой:
- Найдите мне
лучше этот единственный в комнате стул. У меня
ноги подкашиваются. Ну и воображение у вас!
- Это упрек?
- Нет, раз я все
еще здесь. Видите, я говорю совершенно безумные
вещи. Вы знаете, что лишили моего мужа
развлечения? Мы собирались в кино...
- И тут
позвонил я. Вы сожалеете об этом?
Она уклонилась
от ответа.
- Я сказала ему,
что вы звонили по поводу бриджа, и что я
пригласила вас на завтра...
- Это помешает
нам возобновить все завтра вечером. Жаль!
- Я же не могу
ссылаться каждый вечер на мигрень, чтобы никуда с
ним не ходить и добиваться одиноких прогулок в
парке. Впрочем, я подумаю, прежде чем что-то
возобновлять.
- Угрызения
совести?
- Возможно.
- Простите.
Обычно угрызения совести бывают после.
- Договоримся
сразу. что я не такая, как другие, потому что у
меня они - до.
Она сделалась
серьезной.
- И подумать
только, что у нас нет даже такого оправдания, как
любовь! Мы не любим друг друга, вы сами много раз
мне это говорили. Вы меня не любите, я тоже вас не
люблю. Тогда все это только ради того, чтобы...
Я должен был
напрячь слух, таким тихим стал ее голос.
- Я не узнаю
себя. Все, что я думала об этом раньше, рухнуло. Я
никогда не подумала бы, читая ваше первое письмо,
что приду к этому так быстро.
Она сделала
попытку засмеяться.
- Должно быть,
во мне есть другая женщина. И это именно она
пришла сюда сегодня вечером.
- Конечно, она.
А поскольку она здесь, могу ли я попросить у нее
залог прихода на следующее свидание?
- Продолжайте.
Она потом посмотрит. О чем идет речь?
- Собственно
говоря, это не один залог, а два или даже три...
- Три! Бог мой!
Она снова
засмеялась, но в ее смехе явно сквозило
нетерпение.
- Похоже, вы
предпочитаете все делать сериями. Что ж, я вас
слушаю...
- Так вот. Я
хотел бы знать, то есть услышать непосредственно
от вас, могу ли я воображать ваш... Ну, тот самый
размер: 34, 35, 36 и так далее.
Наступило
молчание.
- Вы в
затруднении?
- Признайтесь,
вопрос не из легких. Вы рядом со мной, одна ваша
рука у меня на плече, другая - перебирает мои
волосы. И еще хотите, чтобы я...
- О, я ведь
прошу такой безделицы! Просто новой пищи для
моего воображения, когда вы уйдете.
Она явно
заколебалась.
- Ну, хорошо.
Чтобы не мучить ваше воображение я постараюсь
обойтись без всяких оговорок и обходных путей, и
скажу, что вы можете воображать себе 34-35. Это вас
устраивает.
- Это
великолепно!
- Очень рада,
потому что в данный момент больше ничего вам не
могу предложить, дорогой сударь.
Она снова
говорила насмешливым тоном, который всегда был
для нее лучшей защитой.
- А второй
задаток?
- Встаньте.
Она
подчинилась.
- Я хотел бы
сейчас встать перед вами на колени.
- Разрешаю вам
это.
- А теперь я
хотел бы поцеловать вашу ножку там, где кончается
чулок.
- О, я думаю, что
это будет очень неосмотрительно.
- Ба! Вы так
надежно закутаны, а ваши ножки словно заперты на
замок. Кто бы мог заставить их раздвинуться?
Я услышал
шелест ткани и представил себе, как он
прижимается губами к нежной коже ее ноги выше
колена. Мне послышался даже что-то вроде глухого,
жалобного стона.
- Хватит, -
сказала она наконец прерывающимся голосом. - К
тому же мне пора возвращаться.
- А третий
задаток?
- Нет! Не хочу
даже говорить об этом. Не хочу даже ничего о нем
знать.
Она сделала
несколько шагов по направлению к двери.
- Вы уже
уходите?
- Да, мой муж
может начать беспокоиться и отправиться за мной
в парк. Кстати, а как вы в него попали?
- Перелез через
решетку, другого способа не было. Не
беспокойтесь, меня никто не видел. Кстати, вы
могли бы мне завтра, во время игры в бридж, дать
мне ключ от калитки?
Она явно
заколебалась.
- Там видно
будет. И не забудьте, когда придете, положить в
старый дуб письмо. Мне интересны ваши
впечатления, после того, как вы их обдумаете.
- Обещаю.
Она уже
спускалась по лестнице, когда он бросил ей вслед:
- А пока вот вам
все-таки третий задаток: у вас бархатная кожа, моя
дорогая. Так что я его уже получил.
продолжение следует...
Арман Делафер,
перевод с французского
Светланы БЕСТУЖЕВОЙ
|