Когда умер Лерин отец,
она с мужем и сыновьями вернулась в родительскую
квартиру, чтобы мама не была одна. Младший Лерин
брат к тому времени как-то нелепо погиб в
автокатастрофе, а второй служил военным
советником то ли в Индии, то ли в Индонезии и
сидел там практически безвылазно – высиживал
генеральские погоны. Деньги как-то быстро
закончились, и вдова маршала, чтобы “сохранить
прежний уровень жизни” продала роскошную
двухэтажную дачу в Архангельском, оставив себе
“всего-навсего” охотничий домик на
полугектарном участке. Домик, правда, был
двухэтажный, со всеми удобствами, даже с
городским телефоном. Но это все равно
рассматривалось, как необходимость “жить в
хрущобе”.
А потом умерла и сама маршальша. Буквально на
следующий день муж Леры, полковник, ушел из дома и
подал на развод. Сама Лера не интересовала его ни
капельки, тем более, что после перенесенной
тяжелой полостной операции бывшая красавица
здорово похудела и подурнела. Сыновья были уже
практически взрослыми – девятнадцать и
восемнадцать лет, так что развод состоялся
молниеносно. На квартиру полковник не
претендовал – ушел к своей давней любовнице,
вдове известного архитектора, которая не
испытывала недостатка ни в квадратных метрах, ни
в каких бы то ни было материальных благах, зато
была бездетна и неконфликтна.
А потом события начали развиваться по принципу
“чем дальше – тем хуже”. Оба сына как-то
одновременно скоропалительно женились и встал
вопрос о размене роскошной генеральской
квартиры на две попроще. Поскольку Лера была,
мягко говоря, непрактична, за роскошные хоромы
удалось получить только трехкомнатную квартиру
в пятиэтажке без лифта и двухкомнатную – в чуть
более приличном доме, куда переехал младший сын с
супругой. Старший сын остался с матерью,
поскольку жену свою знал с рождения и невестка
называла свекровь на “ты” и “тетя Лера”.
- Знаешь, я помогала ей переезжать. Лерка
сохранила большую часть мебели, которая кое-как
влезла в новую квартиру. Там же не комнаты, а
клетушки, сама понимаешь. А потом хотела повесить
люстру, которая у нее в столовой висела.
Австрийскую, хрустальную. Так нижняя подвеска
оказалась в десяти сантиметрах от пола:
потолки-то почти на два метра ниже, чем в прежней
квартире. Лерка села на пол – и ну реветь. И я с
ней за компанию.
- О чем? – искренне изумилась я.
- Ну, не о люстре же, - туманно отозвалась Лора. –
О жизни… и вообще… Какие-то мы с ней неудачливые,
все было, и все – как в песок ушло. И дети тоже не
очень-то радуют. Тогда тоже всякие заморочки с
нашими деточками происходили.
Про “заморочки” с Ниной я уже знала. А сыновья
Леры вроде бы были вполне нормальными ребятами,
во всяком случае, без психических заскоков. Зато
отличилась супруга старшего, та самая, почти
родственница. Бросив новорожденного сына на мужа
и бабушку, уехала за границу вслед за любовником,
да так там и осталась навсегда.
Отец-одиночка – это, пока еще, явление у нас
достаточно редкое. И желающих соединить свою
жизнь с таким уникумом не так уж и много. То есть
замуж – хоть сию минуту. Но вот маленький
ребенок… Лучше нового завести, своего. А этого
куда? Так бабушка же есть!
Так Лера в сорок с небольшим стала
“бабушкой-одиночкой”. Сын благополучно женился
второй раз и перебрался к новой жене. У второго
сына все было в порядке и дела матери и брата его
интересовали крайне мало. Так что Сашенька вырос
на руках у Леры, которая вплоть до окончания
ребеночком школы исправно его воспитывала и
пестовала, после чего Сашенька заявил, что бабка
надоела ему хуже горькой редьки своим нытьем и
пилежкой, что уж лучше он с папой и мачехой
поживет, а бабуля пусть выметается на дачу, все
равно на пенсии – по инвалидности.
Лерина операция даром не прошла, она от нее так
и не оправилась окончательно и жила на
лекарствах, благо доступ в спецбольницу и
спецполиклиннику у нее остался, а там и
медицинское обслуживание и лекарства
практически бесплатны. Да и инвалидность было
оформить куда легче, чем в районной поликлинике.
Здоровья это, правда, не прибавило, но избавило от
унизительной участи, постигшей большинство ее
бывших коллег: быть выброшенными из
научно-исследовательского института на улицу за
ненадобностью самого института. Действительно: в
стране перестройка, рыночные отношения
внедряются, все меняется, а эти оригиналы и
оригиналки занимаются проблемами античного
мира. Да кому они нужны, проблемы-то эти?
В результате Лера оказалась постоянно живущей
на даче, фактически брошенной обоими сыновьями и
обожаемым внуком. Лора все это, в принципе, знала,
но для себя абсолютно никаких выводов не сделала,
то есть никак не сопоставляла свое положение с
положением стародавней подруги. И вот в один
далеко не прекрасный день ей позвонил старший
Лерин сын и сообщил, что мама приказала долго
жить. Обнаружили это лишь потому, что несколько
дней страшно выла собака – Лерина любимица, и
соседи забили тревогу. Как выяснилось,
сравнительно молодая женщина умерла из-за
внезапного сердечного приступа, даже не из-за
него самого а из-за того, что потеряла сознание и
упала виском на острый угол прикроватной
тумбочки. Нелепо, невероятно, но…
- Умерла практически в нищете, - рыдала в трубку
Лора. – Все отдала детям, сама ходила в каком-то
тряпье, в Москву несколько лет носа не
показывала: у нее всегда была аллергия на
общественный транспорт, а собственная машина
давно и безнадежно сломалась. И умерла одна, как
побродяжка какая-то. Двое детей, трое внуков, а –
одна… Ужас какой!
- Ужас, - искренне согласилась я. – Но это что,
единственный вывод, который ты сделала?
- А какие еще могут быть выводы?
- Только один. Тебе нужно подумать о себе сейчас.
Пока ты сравнительно молодая и относительно
здоровая.
- А…
- А Вадик скоро вырастет. Так скоро, что ты
оглянутся не успеешь. И решит, что бабка ему
теперь без надобности.
- Этого не может быть!
- Как видишь, может, причем даже не так, а еще
хуже. Ты Вадика с грудного возраста не растила,
семнадцать лет жизни ему не отдала.
- Да он и сейчас уже – приходящий внук, - со
всхлипом вырвалось у Лоры.
- В каком смысле?
- В прямом. Нинка нашла какого-то мужика, они
снимают квартиру и Вадик живет с ними.
- У Нины проснулись материнские чувства?
- Просто она знает, как я привязана к Вадику. Ее
комната по-прежнему заперта и она периодически
мне угрожает, что разделит лицевой счет и устроит
мне какого-нибудь соседа-алкоголика. Думаешь,
сможет?
- Разве ты квартиру не приватизировала на себя?
– несказанно изумилась я. – Мы же с тобой
говорили…
- Да как-то руки не дошли. И потом я боялась, что
она оставит Вадика без жилья…
- Каким образом? – устало спросила я. – На
приватизированную квартиру ты могла написать
завещание, всю ее оставить Вадику, а не только
прописку.
- Да? Об этом я как-то не подумала. Может, сейчас
еще не поздно?
- Может, и не поздно, я не очень в курсе нынешних
квартирных законов. Пойди, выясни все, пока еще
есть время.
- А оно есть?
- Не знаю.
Времени, как выяснилось, практически не было.
Лора чувствовала себя все хуже и хуже, пыталась
продать свой антиквариат, собрать деньги на
лечение. От спецполиклиники она в свое время
отказалась, поскольку рассчитывала на то, что ее
будут обслуживать в поликлинике Литфонда, но
после развода ее оттуда деликатно попросили. А
идти в районную поликлинику… Лора никогда не
могла забыть, что она – генеральская дочь, и
всегда считала, что по этой причине отношение к
ней должно быть особенным.
Деньги в конце концов дала… Нина, узнавшая о
состоянии здоровья матери. Не такой уж она
оказалась ведьмой и садисткой, какой
представляла ее Лора в своих душераздирающих
рассказах. Да, немного истерична, да, не всегда
следит за своей речью, может сказать такое, что
хоть стой, хоть падай. Но… мать-то она любила, как
выяснилось.
- Да ей просто дела до меня никогда не было, -
рыдала Нина на поминках. – После развода с отцом
она все время искала себе “достойного” мужа, это
у нее уже стало манией. Я и Вадика-то с ней
оставила только для того, чтобы она занималась
внуком, а не гонялась за мужиками. Так она нашла
себе новое развлечение: переписывалась с
иностранцами и все время говорила, что как только
найдет подходящий вариант, только мы ее и видели.
Господи, как же я мечтала о том, чтобы она этот
вариант нашла! А потом она призналась, что
чувствует себя совсем плохо, но в бесплатную
больницу ни за что не ляжет. Мы с мужем дали денег
на платное обследование, потом на операцию. Она
вроде на поправку пошла, а потом вдруг,
скоропостижно, во сне… Врачи сказали, что вообще
слишком поздно обратились, у нее рак уже весь
организм разъел, даже в мозгу метастазы были…
Как Лора терпела неизбежные при таком диагнозе
боли – навсегда останется загадкой. Даже со мной
по телефону она не слишком распространялась о
здоровье, в основном, об очередном кандидате в
мужья. В последнее время она нашла какого-то
вдовца-профессора, готового на ней жениться и
прописать в своей квартире. Сложный узел
жилищных проблем таким образом развязывался сам
собой. Но Лору останавливало не только то, что
самочувствие все ухудшалось, а то, что…
профессор был ниже ее ростом. Это она считала
главным препятствием: ну, как она сможет
“появляться в свете” с таким мужем? Над ней же
смеяться будут!
- Лора, - пыталась урезонить ее я, - в каком свете
ты собираешься появляться? Все давным-давно
изменилось, у тебя даже с твоим профессором денег
наберется только на кофе с пирожным в ресторане.
И кто над тобой будет смеяться? Твои знакомые? Где
они, ты знаешь?
Внятного ответа я так и не услышала.
***
Завидовать дурно. Это банально, но, увы,
справедливо. Могла ли я тогда, в далекие-далекие
годы, даже в другом государстве, представить
себе, что жизнь сыграет с моими “генералками”
такую жестокую шутку? Что роскошные хоромы и
дачи, меха и бриллианты, антикварные сервизы и
мебельные гарнитуры растают, как мираж в пустыне?
Что “подходящие”, перспективные, надежные мужья
уйдут к другим женщинам, а дети будут слишком
заняты своими делами, чтобы обращать внимание на
проблемы матерей? Что предадут даже внуки?
Конечно, такое случается не только с
генеральскими детьми. Мы вообще живем в очень
жестоком мире. Но мои подруги оказались к нему
совершенно неприспособленными: сначала их
надежно страховали родители и их деньги и
положение, потом – мужья, которые, как казалось,
никуда не денутся, какие бы номера жены не
выкидывали. А когда не стало ни мужей, ни
родителей, они не нашли в себе сил выйти за
пределы той когда-то золотой клетки, где им было
так комфортно и удобно. Хотя золото давным-давно
превратилось во что-то совсем другое, да и клетки,
как таковой, уже не осталось.
Оставалось – до последнего вздоха –
представление о себе, как о чем-то
исключительном, элитном, достойном только
лучшего. И – лютая зависть ко всем, кто хоть
как-то устроился в изменившемся мире.
А завидовать… правильно, дурно.
Светлана БЕСТУЖЕВА-ЛАДА
|